И вдруг наступило прозрение. Марине увидел розу такою, какой ее видел, наверное, Адам в райских кущах, и понял: она существует в собственной вечности, а не в строках поэта. Мы в силах делать абрис, дать описание, но не ее отражение. Стройные чванные книги, льющие золото в сумеречном зале, - не зеркало мира (как тешил себя он тщеславно), а нечто такое, что придано миру, и только.
("Желтая роза")