А ведь один не так давно живший китаец посчитал на И-цзине, что когда он умрет, его записи не пропадут, а за ними придет человек, которого зовут так-то, а этот Так-то тоже узнает из того же источника - куда прийти.
(0)
И все же для меня предпочтительнее сложная и ломаная, перебивчатая музыка стихов <...> Западная поэзия не смогла найти такую и тупо и покорно, как овца, побрела на бойню верлибра (плохой прозы).
Можно подумать, что я склонна к самолюбованию. Скорее, я пристально вглядываюсь в себя с опасным вниманием экспериментатора, с каким он может следить за животным, опыты над которым наконец-то начали подтверждать теорию.
Монастыри, как быдто извергнутые когда-то внутренним жаром, духовной лавой, теперь леат остывшие,превратившиеся в живописные и ухоженные руины, напоминая о том, как упала температура человечества. Сколько людей здесь молилось, постилось, увечило себя, усмиряя животное начало, взывало денно и нощно к Богу, с которым теперь люди разговаривают тихо и чинно, и только по праздникам.
Норвежцы когда-то уехали сами от себя - в Исландию - и создали великую литературу ("Эдду" и саги), и скальды народились. Почему этого не произошло у них дома, в родных пределах? Вот пример того, что может дать душе простое перемещение тела, уединение и время для созревания, оторванность.
Русская поэзия - такой сложный миф - с ее чудищами и невиданными жертвами, ухающей совой и Дервишем. Видно, мифотворчество тоже один из наших инстинктов. Мы и свою жизнь, и чужую не может иначе осмыслить, чем как миф. И культура, и история - все это мифы. Это - единственная форма переработки реальности, делающая ее хоть сколько-нибудь удобоваримой, вроде как еды для детей.
Слепые, конечно же, видят, и глухие слышат, освобожденный от внешних впечатлений ум постигает видения и звуки, обрушивающиеся на него изнутри, из самой глубины, которая уже снаружи. Если же он соприкасается с окружающим миром, то — кожей, и воспринимает его через разнообразные покровы мира.