Жестокий век, но снова постучится
Летунья-ласточка в твое окно.
Добро и зло пусть искажают лица,
Еще струится красное вино.
Пестра Венеция и смугл Акрополь
И, доживая век, волы жуют.
Не назову некрополем Петрополь,
Где ласточку нетерпеливо ждут.
Его Сибирь еще не раз приснится,
Цепная, забайкальская, его.
Медовой, матовой рекой струится
Пчелино-солнечное волшебство.
Летунья-ласточка в твое окно.
Добро и зло пусть искажают лица,
Еще струится красное вино.
Пестра Венеция и смугл Акрополь
И, доживая век, волы жуют.
Не назову некрополем Петрополь,
Где ласточку нетерпеливо ждут.
Его Сибирь еще не раз приснится,
Цепная, забайкальская, его.
Медовой, матовой рекой струится
Пчелино-солнечное волшебство.
(0)
Я знаю, что знаю, доказательств не требуйте,
В конце неизвестно каком, вдалеке,
Вы заговорите и блаженно забредите
На том, на родном, на моем языке
(Совсем не октябрьском, но осеннем и болдинском),
На русско-моцартовском — том, что в раю
Земном, ненадежном, неподложном, единственном
Еще говорят, но не я говорю.
Свиваясь, дымится белоснежное облако,
Метель завывает звучней и резвей,
Но я различаю: отдаленнейший колокол
Уже созывает замерзших друзей.
Кончается поле, бесконечное, ровное,
К крыльцу подъезжает последний возок,
Она засияет, зажурчит Родионовна
Встречая гостей...
В конце неизвестно каком, вдалеке,
Вы заговорите и блаженно забредите
На том, на родном, на моем языке
(Совсем не октябрьском, но осеннем и болдинском),
На русско-моцартовском — том, что в раю
Земном, ненадежном, неподложном, единственном
Еще говорят, но не я говорю.
Свиваясь, дымится белоснежное облако,
Метель завывает звучней и резвей,
Но я различаю: отдаленнейший колокол
Уже созывает замерзших друзей.
Кончается поле, бесконечное, ровное,
К крыльцу подъезжает последний возок,
Она засияет, зажурчит Родионовна
Встречая гостей...