Самое страшное для меня как для американца – это то, что в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что для эффективного управления страной президентская администрация просто манипулирует человеческими страхами.
(0)
Смерти больше всего боятся люди, которые мало успели, видели и испытали в жизни. Им обиднее всего. А мне грех жаловаться. Я верю, что наша судьба расписана заранее, как пьеса, и все, чем можно себе помочь, — это не злить драматурга.
Смерть касается нас тогда, когда мы смотрим на собственные старые фотографии. Кто-то называет это воспоминания, но для меня это всегда было больше похоже на удар под дых, полностью лишающий сил.
У всех свои недостатки — кто-то алкоголик или наркоман, а я вхожу в категорию тех, кто отказывается от величайших возможностей, которые дарит жизнь.
У каждого из нас, есть свои демоны. Иногда на борьбу с ними уходит вся жизнь...
У меня много раз бывали депрессии, страх, тоска, зато я никогда не скучал. То, что часто люди принимают за скуку, просто неспособность отдаться целиком и полностью данному конкретному моменту жизни. Одно из преимуществ моего возраста — возвращение к детскому восприятию мира. Дети никогда не скучают. Они могут быть голодны, раздражительны, могут злиться, что не в состоянии объяснить причину своей боли, все что угодно — но скучать они не умеют. Мне нравится наблюдать за детьми, они так воодушевлены — честное слово, но взрослые люди редко испытывают подобный восторг просто так, без всякого повода. Без марихуаны, ну или чего-то еще покрепче. (Смеется.) Взрослые даже не видят того, что приводит в восторг детей. Это настоящее преступление. Клянусь, хотя вырос в семье атеистов и не являюсь религиозным человеком, но с некоторых пор каждое утро смотрю на небо и стараюсь восторгаться: «О, какое солнце! О, какое облако!» Правда, это ведь настоящее чудо! Поверьте — я абсолютно искренен и не играю перед вами!
Хорошие психологи творят чудеса, знаете ли. Я бы даже после смерти хотел с ними встречаться.
Ценность искусства легко поставить под сомнение. Предположим, горит Лувр. В объятом пламенем зале две вещи – Мона Лиза и случайно забравшаяся сюда уличная кошка. А у вас есть время только на то, чтобы спасти что-то одно. Что вы выберете? Помню, когда мне было около двадцати, мы часто обсуждали с парнями эту ситуацию за хорошим косяком и стаканом вина. Только я не помню, что мы решили.
Чувство, что смерть недалеко, давит на меня. Я всегда пытался вести с ней какую-то игру. Я говорил себе: «Чувак, ты еще не прожил и половину жизни». Когда мне исполнилось сорок, я сказал себе: «Ни фига это не половина». Потом мне исполнилось пятьдесят. Я сказал: «Хорошо, сейчас я в середине пути». Потом, когда мне исполнилось шестьдесят, я сказал своему тестю: «Знаешь, кажется, я начинаю чувствовать что-то вроде кризиса среднего возраста». И тесть сказал мне: «Среднего, черт возьми, возраста?! Дастин, а много ли ты знаешь 120-летних людей?»
Я боюсь всех своих шестерых детей. Потому что они знают про меня то, чего про меня не знает никто.